Я шла с работы, рассеянно глядя на гирлянду лампочек, намотанную на кабель, болтающийся между фонарными столбами - старыми, квадратными, гудя, освещавшими аллею в старом парке. Раньше парк был, должно быть, шикарен, - раскидистые ивы, покрытые цветной плиткой дорожки, и фонтан, огромный, как высохшее озеро, вокруг расколотой чаши которого на асфальте виднелась выкрошившаяся мозаика в виде красной зведы. Аллеи сходились у фонтана, и гирлянды лампочек тянулись, соединяясь, к искусственной елке, которую воткнули там, где когда-то было сопло фонтана, выплескивавшее вверх звенящие струи воды.
Новый год... Вот уже скоро Новый год.
Тяжело вздохнув, я пошагала вдоль чаши, из котрой криво торчала консрукция из пластика, долженствующая внушать праздничное настроение. Вблизи сквозь ее каркас была видна цепочка фонарей напротив. Год назад я точно также шла здесь, полная надежд. Только теперь это был не тот год. Я вздохнула еще раз.
Жизнь состоит из слез, улыбок и вздохов, причем вздохи преобладают. Так сказал какой-то классик, Дюма, или там Вольтер, быть может.
Когда я окончила свой мехмат, я уже знала, что ни математика, ни ее программное воплощение мне не интересны. На втором курсе я начала рисовать, и рисовала себе потихоньку на лекциях, пока преподаватель строил на доске многоэтажные уравнения, а аудитория поскрипывала ручками или посапывала в две дырочки, подложив под голову блок конспектов. Первая часть считалась прогрессивной, вторая - так себе, ну а я была где-то посередине, сидя себе и покрывая лист за листом рисунками драконов, монстров и народа в аудитории. Потом учеба неожиданно закончилась, я защитилась (неожиданно) на четыре и пошла, свободная и вольная, куда глаза глядят.
Глаза глядели верно, да вот мозг, зараза, все испортил. Я уже совсем-совсем решила собраться с силами и, засев дома, рисовать, рисовать, заняться фрилансом, но тут папа обмолвился, что мол, есть возможность пристроить меня в НИИ, где он работал. Как истинная пай-девочка, я как-то очень естественно согласилась с папой, и через месяц после окончания института стала инженер-программистом третьей категории...
Фонари над головой издавали тихое гудение. Парк, погруженный в темноту, замер в ожидании зимы. А я шла и вспоминала, как ездила три года на метро через всю радиальную ветку, сначала с папой, потом порознь с ним в набитом вагоне, на работу. Я так и не поняла, зачем я там оказалась. Программирование не влекло меня совершенно, но ощущение того, что я делаю то, что хотел отец, грело душу - все слабее и слабее. Вечерами я, приехав домой, рисовала, но все меньше и меньше, и в один прекрасный вечер, когда от недосыпа кружилась голова, а перо планшета дрожало в руках, я поняла, что надо решатся...
Выйдя из парка, я подошла к автобусной остановке. Какой-то молодой человек сидел на лавочке, глядя в экран дорогоро телефона. Вот он похож на инженера, подумала я. Включив плеер, я смотрела из-под опущеных ресниц на его лицо, освещенное телефоном, как в сказке, и мне стало вдруг так уютно, одной, посреди полупустой улицы, сидеть на скамейке и ждать автобус, прямо как в детстве, ушедшем внезапно в никуда вместе с папой.
Какой-то мужик возился возле указателя маршрутов, стоя на стремянке и закручивая проволоку, которой указатель крепился к столбу. Вместо кучи цифр теперь был один номер - 410. И все.
Парень поднялся со скамейки и подошел к мужику.
-Извините, а 217-й больше не ходит? Ну, до метро..
-Не-а-отозвался мужик, прикрутив наконец вывеску на место. Теперь вот 410й пустили, тебе на нем.
Парень сел на скамейку и продолжил ковырять телефон. Кто -то писал ему смски, быть может, его девушка. Эх.
Мы сидели на лавочке посреди темной остановки, а темный парк с ненастоящей елкой позади нас видел сны о прошедших днях.