>>3739286
Густав Майринк. Проклятье жабы - проклятье жабы.
Широко, не слишком быстро и с весом.
«Мейстерзингеры»
На улице голубой пагоды жарко светит индийское солнце - жаркое светит индийское солнце.
Люди поют в храме и сыплют Будде белые цветы, жрецы торжественно молятся. Om mani padme hum, om mani padme hum.
Улица пустынна и покинута, сегодня праздник.
Длинные травы куша стоят шпалерами на лугах по дороге к голубой пагоде - по дороге к голубой пагоде. Все цветы ждали тысяченога, живущего в коре достопочтенного фигового дерева.
Фиговое дерево - это был самый аристократический квартал.
«Я - достопочтенное, - говорило оно само о себе, - и из моих листьев можно делать плавательные пояса - можно делать плавательные пояса».
А большая жаба, сидевшая всегда на камне, презирала его, так как оно приросло, и не интересовалась плавательными поясами. - А тысяченога ненавидела. Съесть она его не могла, так как он был очень тверд и таил в себе ядовитый сок - ядовитый сок.
Поэтому она ненавидела его - ненавидела его.
Она хотела погубить его и сделать его несчастным и всю ночь советовалась с душами умерших жаб.
С восхода солнца она сидела на камне и ждала, и дрыгала иногда задней ногой - дрыгала задней ногой.
Время от времени она плевала на траву.
Все молчало: почки, жуки, цветы и травы - и далекое-далекое небо. Так как это был праздник.
Только лягушки в болоте - лишенные святости пели безбожные песни:
Я плюю на лотос,
я плюю на свою жизнь, -
я плюю на свою жизнь, -
я плюю на свою жизнь...
Вдруг что-то сверкнуло в коре фигового дерева и скользнуло как нитка черного жемчуга. - Извивалось кокетливо и поднимало голову и играло, танцуя на сияющем солнце.
Тысяченог - тысяченог.
Фиговое дерево блаженно сомкнуло листья, и трава куша зашуршала восторженно. Тысяченог подбежал к большому камню, там находилось место, предназначенное для его танцев - светлое песчаное место - песчаное место. И скользил кругами и восьмерками так, что все, ослепленные, закрыли глаза - закрыли глаза.
Тогда жаба подала знак и из-за куста вышел ее старший сын и передал с глубоким поклоном тысяченогу письмо от своей матери. - Тот взял его ногой N 37 и спросил траву куша, верно ли поставлены печати.
«Правда, мы древнейшие травы на земле, но этого мы не знаем, - законы меняются каждый год, - это знает только Индра - это знает только Индра».
Тогда позвали очковую змею, и она прочла письмо вслух:
«Его Высокородию, господину
Тысяченогу.
Я всего только мокрое, скользкое - презираемое на земле, и моя икра не ценится ни растениями, ни животными. - И не блещу и не переливаюсь всеми цветами радуги. - У меня только четыре ноги - только четыре ноги, - а не тысячи, как у тебя, - тысячи, как у тебя. О, достойный уважения! - Тебе намаскар - тебе намаскар!»
«Ему намаскар, ему намаскар», - восторженно подхватили дикие розы Шираза персидское приветствие - персидское приветствие.
«Но в моей голове живет мудрость и глубокое знание - и глубокое знание. Я знаю названия трав, многочисленных трав. - Я знаю количество звезд на ночном небе и листьев на фиговом дереве - на приросшем. И памяти подобной моей нет ни у одной жабы во всей Индии. Вот так, и все же я могу сосчитать предметы только тогда, когда они неподвижны, - а не тогда, когда они двигаются, - не тогда, когда они двигаются.
Скажи же мне, - о, достопочтенный, как это может быть, что ты во время ходьбы всегда знаешь, какой ногой нужно начать, какая нога вторая, - и потом третья, - какая потом ступает в качестве четвертой, пятой, шестой, - следует ли затем десятая или сотая, - что в это время делает вторая и седьмая, останавливается ли она или идет дальше, - когда ты доходишь до девятьсот семнадцатой, нужно ли поднять семисотую, опустить тридцать девятую, согнуть тысячную или четвертую вытянуть - вытянуть. О, пожалуйста, скажи мне, бедной, скользкой, имеющей только четыре ноги - только четыре ноги, - а не тысячу как ты, - не тысячу как ты - как ты это делаешь, о достопочтеннейший.
С совершенным почтением
Жаба».
«Намаскар», - прошептала маленькая роза, которая чуть не заснула. И травы куша, цветы, жуки и фиговое дерево и очковая змея смотрели с ожиданием на тысяченога.
Даже лягушка молчала - лягушка молчала.
Тысяченог же остался словно прикованный к земле и с этих пор не мог двинуть ни единым членом.
Он забыл, какую ногу нужно поднять сначала, и чем больше он думал об этом, тем менее он мог вспомнить - он мог вспомнить...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Дорогу к голубой пагоде освещало жаркое индийское солнце - индийское солнце.
пер. Е. Бертельса
