Из наших отечественных поп/рок-коллективов я ныне в состоянии слушать только группу Сплин; но ее я слушаю с исключительным удовольствием.
Вопреки не раз слышанному мнению, там все хорошо сочинено и сыграно; мне особенно нравится лаконичность и экономность музыкальных средств; нравится, как они там режут последний четный аккорд в периодах, который в поп-музыке по большей части является упорным добиванием строки или куплета до правоверных четырех/восьми/двенадцати/шестнадцати тактов и решительно никакой информации не несет. Мне нравится, как они сдвигают – из тех же соображений экономии – гармоническую сетку, добиваясь еще большей информационной емкости на единицу времени.
Отдельной строкой мне нравится, как поет Васильев – он отлично интонирует сказанное, что вообще большой дар, но главное – он прекрасно владеет голосом, что позволяет ему не привязывать вокал к ритмической сетке и не долбить ямбом в сильные доли – фокус, который безуспешно пытался проделать Бутусов, если говорить о сходных явлениях, и который совершенно неведом ни дяде Юре, ни дяде Косте.
Еще отдельной строкой мне нравится, как Васильев пользуется языком – у него образная и, под стать музыке, лаконичная манера письма, с точно подобранными словами, каждое из которых стоит на месте и оттого обладает на редкость большой смысловой емкостью; нравится и то, что, вопреки традиционному нашему идиотизму, его тексты не рядятся в стихи - то есть, можно быть уверенным, что по текстам Сплина наши дети не будут изучать поэзию, безотносительно к пугающим пророчествам дяди Кости.
Но главное, почему я постоянно их переслушиваю – это мировоззрение: я не имею в виду мировоззрение живого Васильева, мне оно неведомо, а имею в виду я мировоззрение и мироощущение, выраженное в песнях; Сплин, после всех старавшихся, единственный сделал то, ради чего жопой по стульям хлопали особенно горластые наши рокеры, а именно создал предельно логичный в своей экзистенциальной конечности мир. То есть, мир по Васильеву существует по закону неотменимой катастрофы; точнее сказать, мир и есть катастрофа, внеположенная человеческой воле. Человек в катастрофе неповинен; человек – ее жертва, и жертва тем более безнадежная, что никакими своими действиями катастрофу отменить не может: она случится обязательно, и всем о том известно. И здесь возникает главное – не истерика и не унылая меланхолия с факультативным малахольным оптимизмом и пивом, а достойный, почти фолкнеровский стоицизм: мир обречен, мы в нем – тоже, так давайте останемся человеками до самого конца; катастрофу отменить невозможно – а значит, с ней следует жить; и желательно в этой жизни не нагадить ни себе, ни близким. Остаемся зимовать, именно так.
Разумеется, здесь не все так гладко: рок-н-ролл вообще мероприятие экстенсивное, на одну хорошую песню в нем придется две средних, а то и просто идиотских. Со Сплином это сплошь и рядом, но мне их нетрудно простить – они стреляют по очень далекой и к тому же движущейся мишени; когда на два промаха приходится одно стопроцентное попадание – результат можно зачесть как более чем удовлетворительный.
С каждой пластинкой Сплина после «25 кадра» происходила одна и та же история в нашей медии: ее объявляли слабой, средней, недотянувшей; в последнее время хорошим тоном стало так же добавить, что Васильев исписался. Я группу люблю уже больше десяти лет, никаких признаков упадка не замечаю, а напротив, замечаю вещь, в наших палестинах совершенно неслыханную, – а именно уверенную эволюцию в рамках выбранной эстетики. Что-то на пути теряется, что-то находится взамен; однако у нас не привыкли к эволюциям, у нас привыкли загибать пальцы, и потому старательно считают, что с возу упало, и плюсуют от релиза к релизу. Что ж, как говорится, кому математика, кому музыка. Я предпочитаю оставаться с музыкой.
Ну и, конечно, любимый куплет:
«Знать бы, кто выдумал ноты,
Отыскать и набить ему морду –
Что выдумал мало созвучий, выдумал мало аккордов».
Гвидо Аретинский, наверное, был бы очень удивлен, услышав такую претензию.
