Последние дни августа, прощание с уходящим и ожидание нового. Эту важную фразу когда-то Маша написала в школьном сочинении, а я прочитал. Потом это сочинение стало золотым, и Маше открылся путь в Институт, а я остался позади: Маша всегда обходила меня на полшага. Но несмотря на это, мы оставались вместе. И когда летом Маша улетела с родителями в тёплые края на золотое море, мне выпало грызть физику, сдавать невыносимые нормативы, собирать даже донорские листки ради какого-то крошечного шанса, но я вырвал этот миллионный шанс и получил свой счастливый билет. И потом в спешке прибыл в Институт, только с поезда, а Маша, конечно, была уже там — первым делом я нашёл её в списках. И вот, с одеялом под мышкой и временной карточкой в зубах, влетаю в корпус и бегу просторным коридором мимо спальных покоев, и в конце коридора окно, залитое солнцем — и, конечно, она! Это как во сне, когда спешишь, протягиваешь руки, и что-то важное кричишь, но никогда не успеваешь, и вот, коридор пропадает, и остаёшься один, в утренней тревоге под липким одеялом. Но в этот раз Маша сразу меня обняла и прижала к себе, и тревога ушла. А нам обоим стало ясно, что дальше всё будет хорошо. Маша успела уже переодеться в институтский тренировочный костюм, а золотые волосы она собрала резинкой — оказывается, к форме полагалась и резинка. И даже спортивная одежда ей удивительно шла. Тогда мы простояли у солнечного окна много часов, беседуя о милой чепухе, и расстались только в сумерках, клятвенно пообещав в Институте друг от друга не отставать. Может быть, для Маши это была ничего не значащая детская клятва, но я твёрдо решит себе, что не отстану больше никогда, хотя бы ценой своей жизни.
После этого начался вводный интенсив, и мы виделись только от случая к случаю. На третий день нас собрали в общем читальном зале составлять заявление на пропуск, под общую диктовку — мы, конечно же, нашли друг друга и сели рядом. Когда Маша приклеивала фотокарточку, я украдкой взглянул — Маша на ней так мило улыбалась, совсем по-летнему и по-детски! А я у себя на фото хмурился и грустил. Честное слово, захотелось потом украсть её пропуск и хранить у себя под подушкой. Маша, видимо, прочитала мои мысли и предложила обменяться фотокарточками на память. Затем мы подали свои заявления вместе, и пожилой библиотекарь проштамповал их одним штампом и сложил так, что наши фотографии соприкоснулись. Почему-то для меня это было важно. В следующий раз мы встретились только на общей спорториентации, к концу второй недели интенсива, когда от нагрузок и нехватки сна у всех курсантов лица были землистыми, а глаза дикими. Но Маша по-прежнему цвела и улыбалась своей мягкой улыбкой. Мы сидели на полу в баскетбольном зале, в своих уже помятых тренировочных костюмах, и украдкой держались за руки, говорить ни о чём не хотелось, но мы друг друга понимали и без слов. Маша и в этот раз по списку оказалась первой, и когда она подходила к турнику, мне оставалось только смотреть и не дышать. Но затем вызывали меня, и когда я ощущал машин взгляд на своей спине, силы удваивались. Потом были весы и спортивный доктор предложил Маше лечь на кушетку — мне стало стыдно и больно. Но он только сказал медсестре «мускульный индекс 5-минус, коррекция» и отвернулся. Мои летние нормативы дали о себе знать, и я попал в группу М — как и Маша. И мы выходили из зала одними из первых, вместе, а оставшиеся позади нас провожали взглядами зависти. Но нас это больше не волновало.