Знаешь, я очень, очень люблю хрущ. Эти тихие закруглённые дворики, утыканные растущими деревьями и словно защищающие от обидчика запрятанный в центре детский сад или школу. В них тихо. Тихо едва шевелятся оголённые верхушки деревьев, тихо гадят питцы, к счастью — всё больше на голую, лишь местами прикрытую землю, тихо, почти бесшумно гниют берёзы, оставляющие лишь верхнюю половину похожей на берёзу. Иногда тихо проезжают машины, торопясь к тихой улочке, ведущей на централку, изредка тихо проходят люди, какие-то хачи тихо тащат в кусты тихо сопротивляющуюся малолетку, через одно окошко доносятся тихие звуки брани, состоящие из тихого густого баса "главы семьи" и тихого верещания заплаканной истерички, похоже, выхватившей по лицу. В соседней квартире тихо разлагается уткнувшийся в монитор "тихий, умный мальчик" двадцати пяти лет за вовсе неслышным отсюда шелестом давно не чищенного кулера.
И я такой стою и качаюсь в ноябрьской тишине умершей природы. Мимо меня пробегают две собаки, спёршие из мусорного бака плохо ободранную курицу, в кустах тихо зовёт на помощь насилуемая троицей хачей школьница, тихо ломаются кости под ударами сковородкой у "главы семьи", да тихо бормочет что-то схватившая белку мать "тихого, умного мальчика". Но всё это неважно, ведь кругом иддилия! Ведь приятно же стоять по щиколотку в грязных опвших листьях, которые не убирали с начала листопада и на самом пороге слышимости ловить звуки попсы из далёкого магазина одежды?
Хотя, конечно, иддилия нарушается. Гудит пролетающий мимо меня "бобик" и ломает весь кайф. Он не задерживается рядом с окнами дома, откуда доносятся тихие проклятья "главы семьи", он не останавливается перед кустами, из которых слышится плач, прерываемый тихими, но звучными шлепками пощёчин и уж тем более не обращают внимания его пассажиры на ничем себя не выдающего фапающего "тихого, умного мальчика", не обращающего внимания на валяющуюся в собственной рвоте мать.
